Страна застывших картинок
В Тунисе фотокамеры щелкают постоянно, добавляя туристический призвук к шуму моря и пению муэдзина, рассказам гида и шуршанию песка под верблюжьими подошвами. Здесь есть что заснять: прямо перед вами — бело-синие дома Сиди-Бу-Саида, слева — лазоревость моря и парящий в дымке далекий остров Зембра, справа — карфагенские камни и возвышающаяся над ними громада президентского дворца, под ногами — мозаики с пьяными сатирами и впаянные в тротуар керамические рыбки и ладошки, гарантированно приносящие счастье. А прямо над головой — склонившиеся пушистые бугенвиллии цвета краски Кастеллани с виднеющимся в прорехах голубым небом. Но я хочу рассказать о других фотографиях. О тех мгновенных картинах-вспышках, которые, словно застывшая сценка, стоп-кадр из нескончаемого фильма под названием «Тунис», возникают внезапно перед глазами и навсегда отпечатываются на фотографической бумаге нашей памяти.
Вот туристический автобус на автобане обгоняет видавший виды пикап Isuzu, кузов которого завален огромными рыжими и зелеными тыквами. Посреди этого изобилия сидит черный как смоль здоровенный козел-смутьян с кручеными рогами и удалью Стеньки Разина во взоре. На борту пикапа написано: «Это дар Аллаха». Его владелец — крестьянин, и машину использует для перевозки овощей и фруктов. Мимо проносится белоснежный «порш» с номерами последней серии: золотая тунисская молодежь отправляется веселиться на берега Карфагена.
А вот в Сиди-Бу-Саиде выглядывает из ультрамариновой двери в черных металлических заклепках абсолютно картинный дед: идеально уложенные английские усы, отглаженная шелковая «джубба», белоснежные носки и национальные ботинки без задников «бабуши». Седую голову украшает алая шапочка-шешия. Лукаво улыбается: «Бонжур, мадемуазель!» — и протягивает букетик жасмина, предварительно втянув его аромат в стиле опытного донжуана.
Еще один старик остается позади экскурсионного автобуса, выезжая ранним утром из южного города Кебили, перевалочного пункта в ходе поездки в Сахару. Четыре с чем-то утра, горизонт еще черен, освещена лишь туристическая трасса. Внезапно за автобусными окнами проносится стена какого-то дома, разрисованная граффити: уходящее в закат шоссе с уменьшающимися в перспективе фонарными столбами, и на фоне этой зовущей мечты, опираясь на сучковатую палку, бредет сгорбленный старик с заплечным мешком.
На узкую улочку медины Сусса из простой калитки выходят три девочки-близняшки лет пяти. Ранняя весна, в Тунисе еще довольно холодно. Сестры одеты в вязаные кофточки, и у каждой в руках огромная пышная бордовая роза, как видно, только что срезанная с куста. Идут нерешительно, то и дело хватаясь друг за друга. «Асляма, здравствуйте!» — говорю им. Останавливаются и внимательно разглядывают землю. И вдруг одна, следуя столь редкому среди взрослых правилу решать все затруднения любовью, протягивает мне цветок, на лепестках которого еще блестят капли утренней росы.
Древний Карфаген 
Яркий Тунис 
ревний город Дугга
Другая троица, на этот раз старушек, попадается на дороге под Габесом, приморским оазисом на полпути между курортами и Сахарой. В придорожной пыли, на фоне выцветших на солнцепеке Атласских гор и такого же блеклого неба — вихрь разноцветных шелковых одеяний, горящих вотканными в полотно золотыми нитями. Картина ошарашивает слепящим богатством: как в этой глуши может существовать подобная роскошь? Оказывается, искусственный шелк здесь самый дешевый материал (обычная синтетика), а вот скромный ситец стоит намного дороже. Сморщенные, как печеные яблоки, лица украшены татуировками: крестики на щеках, знак Танит на лбу и «крест Сахары» на подбородке.
Хочется, чтобы этот альбом памяти никогда не был заполнен, ведь каждый день Тунис щедро добавляет туда все новые застывшие картинки.
